Мария Штерцер

Слово о нашей женщине

«...На сцене стояла и говорила молодая, красивая женщина в чёрном и говорила такие слова, которые очень волновали . Мне кажется, ей можно не создавать образы – она сама образ. Образ женщины – российской немки, которая, родившись уже после войны, впитала в себя и образ тех наших женщин, наших матерей, которые пережили то страшное время, «...Где матерям пришлось спасать / Детей из огненного брода», когда они

«Бельё сушили на груди,
Младенцев небом пеленали,
Но гибли, умирали мы
Под покровительством печали»

Не помню точно, о чём ещё она тогда говорила со сцены съезда, но помню, что читала своё стихотворение с такими пронзительными строчками:

«Как поруганная невеста,
Под фатою бреду веками,
На земле не хватило места
Жениху моему между вами...»

И было понятно, что это она о себе, но как это точно накладывалось на судьбы десятков тысяч российских немок военной поры, оторванных от своих семей, от своих родных и от своих женихов, так и не ставших их мужьями, потому что были молодыми замучены в лагерях ГУЛАГа".

"...Шероховатость её рифм и не всегда идеальная форма» восполняются поразительной яркостью образов поэтессы, чья нелёгкая жизнь стала частицей судьбы целого народа... В истории есть вещи, о которых нельзя рассказать гладко и складно».

«...Не знаю, родилась ли Мария Штерцер актрисой, поскольку я не видел её театральных работ, но вот когда она пишет свои стихи, бог в это время явно гладит её талантливую голову» .

Строчка из биографии Марии Штерцер: «От звания Заслуженной артистки отказалась».
Э. Дрегер

***

То меня на расстрел уводили,
Когда деда вели на расстрел.
То меня на расстрел уводили
И Господь тяжело торопел.

То меня на расстрел уводили
Вместе с теми, кто совесть творил,
То меня на расстрел уводили
И стихами Господь голосил.

То меня на расстрел уводили
В прошлом веке, где вешались дни,
И сегодня меня не забыли
И опять на расстрел повели.

И в кого бы потом ни стреляли,
И кого б ни убили сейчас,
То меня за любовь расстреляли
И рыдал небесами Пегас.

То меня на расстрел уводили...
Не на этом стихами спасусь,
Небеса про меня не забыли
- Я нужна Тебе, Божия Грусть.

Отцу

Твой монолог зачитан небесами.
Я с юных лет ношу его в душе,
И речу запрещенными стихами,
Что снились Богу, родине и мне...

БЫЛ Я НА НЕБЕ...

Поле, околок, сиреневый цвет
хмурого неба,
Черный осколок закошенных лет
жизни и хлеба.

Все это рядом, ранит стыдом
трудного детства,
Кажется адом, кажется злом,
Богом без сердца.

Господи, Боже, что говорю
или рыдаю...
Я тебя тоже очень люблю
и защищаю.

Видно устал ты и, видимо, спишь -
лечишься снами.
Мокрою палкой бужу твою тишь,
моюсь слезами.

Дров наломаю, зайца вспугну,
но не поймаю.
Господи! Чаю, ночью сбегу..
Не убегаю.

Не убежать никому от судьбы:
Тропочки нету.
Долго жевать нам огарок свечи
вдовьего цвета.

А позади золотой Мариенталь -
хлебное место,
А впереди обнищавшая даль
бреется крестом.

Все одолею, все пронесу
полем сражений,
Не заболею и не умру
от потрясений,

И не вернется честный отец
мой из-под Тулы.
Он не спасется. Песне конец.
Ветры подули.

Вижу: объездчик едет верхом,
Я его знаю,
Этот наездник пахнет кнутом,
больно стегает.

Хоть бы дрова он мои не забрал -
Спрятаться надо.
Поздно. Слова он мои услыхал,
выехал рядом.

Вот он шалеет, вот он шумит,
бесом кружится.
Он не умеет сирот щадить,
он матерится.

Голос ужасный, голос чужой
стелется градом,
Господи ясный, ты же живой,
Стань мне оградой.

Боже услышал, Боже прибыл -
честное слово,
Рядышком вышел и устыдил
грешника злого.

Он ему тихо что-то сказал,
тот рассердился,
Словно от лиха, прочь ускакал
и растворился.

Тут я очнулся. Вижу - дрова,
топится печка.
Как я вернулся, помнит сестра -
Божия свечка.

Только я с Богом моим говорил.
Был я на небе.
Он мне дорогой в карман положил
корочку хлеба.

И походил Он на кузнеца-
деда Сморчкова,
И говорил Он, как с колоска
дергал по слову.

Я ему - Дедушка, черт тут косил
черной косою,
Я ему - Дедушка, он меня бил
черной рукою.

Дед изменился, дед зашептал:
- Нету спасенья.
И замолился, словно отстал
от воскресенья:

- Крестная сила, крестный народ,
крестные муки.
Все так и было. Ванька не врет.
Скрещены руки.

Молится рядом, словно поет.
Ветром качает.
Стань нам оградой. Мать его ждет,
сильно страдает.

Братья и сестры свечку жуют,
молятся пресно.
- Господи острый, выброси кнут.
Ванька наш честный.

Тут я очнулся. Вижу - дрова,
топится печка.
Как я вернулся, помнит сестра -
Божия свечка.

Только я с Богом моим говорил.
Был я на небе.
Он мне дорогой в карман положил
корочку хлеба.

Меня уводит пилигрим

Колодец, из которого пила,
Не заплюю - ни шёпотом, ни криком:
Россия, ты мне мачехой была
И матерью - с печальным бабьим ликом.

Моя доверчивая грусть,
Ты трепет неба повторила,
Пусть сердце знает наизусть
Всё, что со мною раньше было.

Смотрела в очи всех людей,
Спешащих равнодушно мимо,
Искала долго пилигрима –
Паломника судьбы моей...

Чтоб мы не ведали Любви,
Чтобы не помнили о Вере,
Его скрывали в атмосфере
Нечеловечной суеты...

Увидел пилигрим грабёж,
Узнал завистливость худую
От чернокнижников, и в дрожь
Бросало душу - в глупой cye.

Ходил по собственным слезам –
Они небесного значенья,
Такими не рыдать ворам,
Убийцам, подлым палачам,
Господь, им не пошли прощенья.

Был год, был час, был день, как ночь,
Когда приказ позорный дали
Российских немцев с Волги - прочь
Сослать - во все концы...
И... слепли звёзды в синей дали,
Стараясь ужас превозмочь.

Протяжно плакал пилигрим
На фоне пасмурного неба,
Ушёл в тревожный дождь один,
Оставив птицам крошки хлеба.

А эшелоны по стране
Везли (как скот) трудолюбивых
Людей надёжных, терпеливых,
Спокойных, совестных, красивых...
Навстречу каторжной судьбе.

Не знал, не ведал мир честной
Ещё такого геноцида,
Где пострадал народ любой,
Но больше, так уж вышло, мой...
Спала, спала, спала Фемида –
Богиня совести святой.

Всё это можно лишь назвать
Злым истреблением народа,
Где матерям пришлось спасать
Детей из огненного брода.

Бельё сушили на груди,
Младенцев небом пеленали,
Но гибли, умирали мы –
Под покровительством печали.

Хватало скорбных лагерей,
В них вымирали словно мухи,
Валили лес, кормили вшей
За поварёшку затирухи.

Мне скажут: «То была война,
Фашисты всех одолевали,
Вы тоже немцы (в том вина) –
Вот почему вас притесняли».
Спокойно отыщу ответ,
Скажу печально, верно, метко:

«Приятель, света в тебе нет,
Про нас ты правду слышал редко.
Мы поселились при Петре,
Да при Второй Екатерине,
В Поволжье, на Урале и в Москве,
В Прибалтике, на Украине...

По приглашению царей,
По зову матери-России,
Пришли из дальних рубежей
С высоким чувством ностальгии,
Ко прежней Родине своей.

Бывали случаи, что гнали
Нас из Германии силком,
Дорогой слабые стрелялись...
Враз не расскажешь обо всём.

За все служения России
Нам был наградой геноцид
В любые годы роковые...
Вот от чего душа скорбит!»

Приятель ничего не знал
О трудовом моём народе,
Который столько лет молчал
(Немцы немы не по природе –
Нам бог терпения послал).

Колокола без языков –
Не всякий человек услышит,
Они звонят со всех концов –
С них небо правду перепишет.

Давай протяжно помолчим,
Устала я от этой боли,
Прощай, Россия, мы спешим –
Меня уводит пилигрим.
Уходим... Всем счастливой доли!